Неточные совпадения
Она любит соблазнительные анекдоты и сама говорит иногда неприличные вещи, когда
дочери нет
в комнате.
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой»,
дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две
в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на шум и крик, подымавшийся из
комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
Затем села
в тревожном ожидании возвращения Разумихина и робко стала следить за
дочерью, которая, скрестив руки, и тоже
в ожидании, стала ходить взад и вперед по
комнате, раздумывая про себя.
Я убедил ее (и вменяю себе это
в честь), что мать оставить нельзя так, одну с трупом
дочери, и что хоть до завтра пусть бы она ее перевела
в свою
комнату.
— Что с тобой, Верочка? — спрашивала Марья Степановна, когда
дочь вошла
в комнату, раскрасневшаяся, как пион.
Марья Степановна решилась переговорить с
дочерью и выведать от нее, не было ли у них чего. Раз она заметила, что они о чем-то так долго разговаривали; Марья Степановна нарочно убралась
в свою
комнату и сказала, что у нее голова болит: она не хотела мешать «божьему делу», как она называла брак. Но когда она заговорила с
дочерью о Привалове, та только засмеялась, странно так засмеялась.
Отдельная
комната для старшей
дочери была самым обидным новшеством для Марьи Степановны и, как бельмо, всегда мозолила ей глаза. Она никогда не заглядывала сюда, как и на половину мужа. У Верочки не было своей
комнаты, да она и не нуждалась
в ней, околачиваясь по всему дому.
Полозов,
в удовольствии от этого, сидел за столом
в гостиной и пересматривал денежные бумаги, отчасти слушал и разговор
дочери с Бьюмонтом, когда они проходили через гостиную: они ходили вдоль через все четыре
комнаты квартиры, бывшие на улицу.
Мы вошли
в рабочие
комнаты, и девушки, занимавшиеся
в них, тоже показались мне одеты как
дочери, сестры, молодые жены этих чиновников: на одних были шелковые платья, из простеньких шелковых материй, на других барежевые, кисейные.
Правда, не вечно же вертелись у него перед глазами
дочь с предполагаемым женихом; чаще, чем
в одной
комнате с ним, они сидели или ходили
в другой
комнате или других
комнатах; но от этого не было никакой разницы
в их разговорах.
Когда Марья Алексевна, услышав, что
дочь отправляется по дороге к Невскому, сказала, что идет вместе с нею, Верочка вернулась
в свою
комнату и взяла письмо: ей показалось, что лучше, честнее будет, если она сама
в лицо скажет матери — ведь драться на улице мать не станет же? только надобно, когда будешь говорить, несколько подальше от нее остановиться, поскорее садиться на извозчика и ехать, чтоб она не успела схватить за рукав.
Словом, Сторешников с каждым днем все тверже думал жениться, и через неделю, когда Марья Алексевна,
в воскресенье, вернувшись от поздней обедни, сидела и обдумывала, как ловить его, он сам явился с предложением. Верочка не выходила из своей
комнаты, он мог говорить только с Марьею Алексевною. Марья Алексевна, конечно, сказала, что она с своей стороны считает себе за большую честь, но, как любящая мать, должна узнать мнение
дочери и просит пожаловать за ответом завтра поутру.
Когда Марья Алексевна опомнилась у ворот Пажеского корпуса, постигла, что
дочь действительно исчезла, вышла замуж и ушла от нее, этот факт явился ее сознанию
в форме следующего мысленного восклицания: «обокрала!» И всю дорогу она продолжала восклицать мысленно, а иногда и вслух: «обокрала!» Поэтому, задержавшись лишь на несколько минут сообщением скорби своей Феде и Матрене по человеческой слабости, — всякий человек увлекается выражением чувств до того, что забывает
в порыве души житейские интересы минуты, — Марья Алексевна пробежала
в комнату Верочки, бросилась
в ящики туалета,
в гардероб, окинула все торопливым взглядом, — нет, кажется, все цело! — и потом принялась поверять это успокоительное впечатление подробным пересмотром.
— Три года тому назад, однажды,
в зимний вечер, когда смотритель разлиневывал новую книгу, а
дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий
в черкесской шапке,
в военной шинели, окутанный шалью, вошел
в комнату, требуя лошадей.
Помню только, как изредка по воскресеньям к нам приезжали из пансиона две
дочери Б. Меньшая, лет шестнадцати, была поразительной красоты. Я терялся, когда она входила
в комнату, не смел никогда обращаться к ней с речью, а украдкой смотрел
в ее прекрасные темные глаза, на ее темные кудри. Никогда никому не заикался я об этом, и первое дыхание любви прошло, не сведанное никем, ни даже ею.
Но положение поистине делалось страшным, когда у матери начинался пьяный запой. Дом наполнялся бессмысленным гвалтом, проникавшим во все углы; обезумевшая мать врывалась
в комнату больной
дочери и бросала
в упор один и тот же страшный вопрос...
Между матерью и
дочерью сразу пробежала черная кошка. Приехавши домой, сестрица прямо скрылась
в свою
комнату, наскоро разделась и, не простившись с матушкой, легла
в постель, положив под подушку перчатку с правой руки, к которой «он» прикасался.
Матушка бледнеет, но перемогает себя. Того гляди, гости нагрянут — и она боится, что дочка назло ей уйдет
в свою
комнату. Хотя она и сама не чужда «светских разговоров», но все-таки
дочь и по-французски умеет, и манерцы у нее настоящие — хоть перед кем угодно не ударит лицом
в грязь.
Когда запой кончился, старуха, по обыкновению, вымылась
в бане, потом зашла к
дочери и, увидев ее опустелую
комнату, поняла.
В невыразимом волнении она встает с постели, направляется к двери соседней
комнаты, где спит ее
дочь, и прикладывает ухо к замку. Но за дверью никакого движенья не слышно. Наконец матушка приходит
в себя и начинает креститься.
В это время он женился на
дочери содержателя меблированных
комнат, с которой он познакомился у своей сестры, а сестра жила с его отцом
в доме, купленном для нее на Тверском бульваре.
Через минуту его магазин был полон спасавшимися. Раненым делали перевязку
в задней
комнате дочь и жена Л. Голицына, а сам он откупоривал бутылку за бутылкой дорогие вина и всех угощал.
Старуха сама оживала при этих рассказах. Весь день она сонно щипала перья, которых нащипывала целые горы… Но тут,
в вечерний час,
в полутемной
комнате, она входила
в роли, говорила басом от лица разбойника и плачущим речитативом от лица матери. Когда же
дочь в последний раз прощалась с матерью, то голос старухи жалобно дрожал и замирал, точно
в самом деле слышался из-за глухо запертой двери…
В комнате водворилось неловкое, тягостное молчание. Жена капитана смотрела на него испуганным взглядом.
Дочери сидели, потупясь и ожидая грозы. Капитан тоже встал, хлопнул дверью, и через минуту со двора донесся его звонкий голос: он неистово ругал первого попавшего на глаза работника.
Галактион поднялся бледный, страшный, что-то хотел ответить, но только махнул рукой и, не простившись, пошел к двери. Устенька стояла посреди
комнаты. Она задыхалась от волнения и боялась расплакаться.
В этот момент
в гостиную вошел Тарас Семеныч. Он посмотрел на сконфуженного гостя и на
дочь и не знал, что подумать.
Были еще две маленьких
комнаты,
в одной из которых стояла кровать хозяина и несгораемый шкаф, а
в другой жила
дочь Устинька с старухой нянькой.
Любовь Андреевна. Минут через десять давайте уже
в экипажи садиться… (Окидывает взглядом
комнату.) Прощай, милый дом, старый дедушка. Пройдет зима, настанет весна, а там тебя уже не будет, тебя сломают. Сколько видели эти стены! (Целует горячо
дочь.) Сокровище мое, ты сияешь, твои глазки играют, как два алмаза. Ты довольна? Очень?
Митя способен к жертвам: он сам терпит нужду, чтобы только помогать своей матери; он сносит все грубости Гордея Карпыча и не хочет отходить от него, из любви к его
дочери; он, несмотря на гнев хозяина, пригревает
в своей
комнате Любима Торцова и дает ему даже денег на похмелье.
Он упал наконец
в самом деле без чувств. Его унесли
в кабинет князя, и Лебедев, совсем отрезвившийся, послал немедленно за доктором, а сам вместе с
дочерью, сыном, Бурдовским и генералом остался у постели больного. Когда вынесли бесчувственного Ипполита, Келлер стал среди
комнаты и провозгласил во всеуслышание, разделяя и отчеканивая каждое слово,
в решительном вдохновении...
Поверьте, — продолжала она, тихонько поднимаясь с полу и садясь на самый край кресла, — я часто думала о смерти, и я бы нашла
в себе довольно мужества, чтобы лишить себя жизни — ах, жизнь теперь для меня несносное бремя! — но мысль о моей
дочери, о моей Адочке меня останавливала; она здесь, она спит
в соседней
комнате, бедный ребенок!
— Не могу я жить без этой Нюрочки, — шептала старушка, закрывая лицо руками. — Точно вот она моя
дочь. Даже вздрогну, как она войдет
в комнату, и все ее жду.
Она помещалась
в узеньком, но довольно глубоком погребке, какие московское купечество весьма часто устраивает
в отдаленных
комнатах своих домов для хранения вин, мариновки, варенья и прочих вещей, до которых не положено касаться наемной руке, а за которыми ходит сама хозяйка, или ее
дочь, или свояченица, или падчерица.
Я сумасшедшую три года навещал, когда она
в темной
комнате безвыходно сидела; я ополоумевшую мать учил выговорить хоть одно слово, кроме «
дочь моя!» да «
дочь моя!» Я всю эту драму просмотрел, — так уж это вышло тогда.
В этот сад выходили два окна залы (два другие окна этой
комнаты выходили на берег речки, за которою кончался город и начинался бесконечный заливной луг), да
в этот же сад смотрели окна маленькой гостиной с стеклянною дверью и угловой
комнаты, бывшей некогда спальнею смотрительши, а нынче будуаром, кабинетом и спальнею ее
дочери.
Этим временем
в гостиную из задних
комнат вошли три девушки. Одна из них была Рогнеда Романовна, другая —
дочь маркизы, а третья — Лиза.
— Вот твой колыбельный уголочек, Женичка, — сказал Гловацкий, введя
дочь в эту
комнату. — Здесь стояла твоя колыбелька, а материна кровать вот тут, где и теперь стоит. Я ничего не трогал после покойницы, все думал: приедет Женя, тогда как сама хочет, — захочет, пусть изменяет по своему вкусу, а не захочет, пусть оставит все по-материному.
Дом был весь занят, — съехались все тетушки с своими мужьями;
в комнате Татьяны Степановны жила Ерлыкина с двумя
дочерьми; Иван Петрович Каратаев и Ерлыкин спали где-то
в столярной, а остальные три тетушки помещались
в комнате бабушки, рядом с горницей больного дедушки.
После ужина их отвели
в гостиницу и каждому хотели было дать по отдельной
комнате; но богомольцы наши разместились так, что Захаревский с
дочерью заняли маленькое отделение, а Живин и Вихров легли
в одной
комнате.
И точно,
в соседней
комнате послышалась визгливая рулада, производимая не столько приятным, сколько усердным голосом третьей
дочери, Клеопатры, которая, по всем вероятиям, репетировала арию, долженствовавшую восхитить всех слушателей.
— Ворона, chere amie [милый друг (франц.).], ворона, — отвечал князь и, возвращаясь назад через усадьбу, услал
дочь в комнаты, а Калиновича провел на конский двор и велел вывести заводского жеребца.
— Вы не имеете права так бесчеловечно располагать счастием вашей
дочери! — воскликнул он и пошел было
в соседнюю
комнату.
— Сначала я ее, — продолжала она, — и не рассмотрела хорошенько, когда отдавала им квартиру; но вчера поутру, так, будто гуляя по тротуару, я стала ходить мимо их окон, и вижу:
в одной
комнате сидит адмиральша, а
в другой
дочь, которая, вероятно, только что встала с постели и стоит недалеко от окна
в одной еще рубашечке, совершенно распущенной, — и что это за красота у ней личико и турнюр весь — чудо что такое!
В то утро, которое я буду теперь описывать,
в хаотическом доме было несколько потише, потому что старуха, как и заранее предполагала, уехала с двумя младшими
дочерьми на панихиду по муже, а Людмила, сказавшись больной, сидела
в своей
комнате с Ченцовым: он прямо от дяди проехал к Рыжовым. Дверь
в комнату была несколько притворена. Но прибыл Антип Ильич и вошел
в совершенно пустую переднюю. Он кашлянул раз, два; наконец к нему выглянула одна из горничных.
— По городу ходят слухи, — продолжал Сергей Степаныч, — что родная
дочь Василия Михайлыча Попова явилась к шефу жандармов и объявила, что отец заставляет ее ходить на их там дачах на собрания к Екатерине Филипповне, и когда она не хотела этого делать, он бил ее за то, запирал
в комнате и не кормил.
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три
комнаты наняла приехавшая
в Москву с
дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою дамою и всем своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна; глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
Матвей ждал Дыму, но Дыма с ирландцем долго не шел. Матвей сел у окна, глядя, как по улице снует народ, ползут огромные, как дома, фургоны, летят поезда. На небе, поднявшись над крышами, показалась звезда. Роза, девушка,
дочь Борка, покрыла стол
в соседней
комнате белою скатертью и поставила на нем свечи
в чистых подсвечниках и два хлеба прикрыла белыми полотенцами.
Хозяин вошел
в комнату вместе с женой и
дочерью. Он выслушал, слегка качаясь, приказание Инсарова, взвалил чемодан к себе на плечи и быстро побежал вниз по лестнице, стуча сапогами.
Вдруг дверь тихо скрипнула, и осторожно вдвинулась
в комнату головка хозяйской
дочери, покрытая, по обыкновению, тяжелым платком.
Даже не простившись с
дочерью, Брагин вышел из
комнаты и
в сенях лицом к лицу встретился с Матреной Ильиничной, которая испуганно отшатнулась от него, как от зачумленного.
Доктор, еще больше пополневший, красный, как кирпич, и с взъерошенными волосами, пил чай. Увидев
дочь, он очень обрадовался и даже прослезился; она подумала, что
в жизни этого старика она — единственная радость, и, растроганная, крепко обняла его и сказала, что будет жить у него долго, до Пасхи. Переодевшись у себя
в комнате, она пришла
в столовую, чтобы вместе пить чай, он ходил из угла
в угол, засунув руки
в карманы, и пел: «ру-ру-ру», — значит, был чем-то недоволен.